Написалось

[letters-to-etery]

Я зарание прошу прощения у всех, кто имеет отношение к онкобольным детям. Не дай Б-г никому ни этой болезни, ни страхов, ни надежд. Я просто очень надеюсь, что вы поймете, о чем я.

Не верю. Рассказ.

На улице уже было совсем темно, фонари не пробивали какого-то особенно гадкого тумана. Я шла домой, неся тяжелую сумку с продуктами, мне было холодно, противно, и хотелось побыстрее попасть в тепло. Есть такие дни, когда в шесть вечера кажется, что уже глубоко за полночь.
Мимо меня порой проходили люди, так же уныло засовывая руки в карманы, и не глядя по сторонам. Да и то сказать, чего смотреть – один туман вокруг. Поэтому я очень удивилась, когда меня остановила молодая девушка, протягивая какую-то рекламную бумажку.
- Вот скажите, вы верите в чудо? – дежурным тоном спросила она, как будто интересовалась моим любимым шампунем.
- Нет, - буркнула я, собираясь идти дальше.
- А вот им больше ничего не остается, - продолжала девушка, указывая на листок, который держала в руке.
Я невольно посмотрела. На листке был коллаж из лиц, детских лиц. Светлых и смуглых, улыбающихся и несчастных. Безволосых. Поверх их фотографий была всего одна фраза: «помогите им дожить до чуда».
- Даже два-три шекеля помогут этим детям, поддержат их в борьбе со страшной болезнью… - тараторила девушка, боясь, что я уйду.
- Нет, - резко бросила я. – Не буду ничего давать.
Девушка растерялась.
- Дело ваше, конечно, но…
- Вы когда-нибудь слышали о мукополисахаридозе? Фенилкетонурии? Тирозинемии? – я говорила тихо, и она, наверное, подумала, что имеет дело с сумашедшей.
- Но… мы говорим о больных раком детях!
- А я говорю о детях, которые больны столь редкими болезнями, что о них не шумят на каждом углу и не собирают денег! О детях, которых столь мало, что фармацевтам невыгодно разрабатывать для них лекарства. О детях, которые не имеют ни малейшего шанса на выздоровление!
Кажется, я кричала. Но девушка не уходила, а смотрела на меня со смесью страха и сострадания.
- У вас кто-то болен? – догадалась она.
- Да. Сын. Совсем другой болезнью, - я остыла, и мне не хотелось продолжать этот бесполезный разговор.
- Поэтому вы и сказали, что не верите в чудо?
- И поэтому тоже. Рак – очень страшная болезнь. Но рак – не смертный приговор. Там можно и нужно надеяться на чудо. Мальчик, которого мы встретили в больнице, болен миопатией Дюшена. И с самого момента, когда этот диагноз произнесли вслух, у него не осталось ни единого шанса. Он умирает. Чуть раньше или позже…
Я помолчала. Начинал накрапывать легкий дождь,а дома меня ждали дети. И сыну надо было выпить лекарство, а оно как раз кончилось, и я по пути с работы зашла в аптеку.
- Простите. День такой выдался, - извинилась я, поднимая сумки с мокрой земли.
- Меня зовут Шира Эльбаз, - неожиданно представилась девушка. – Я хочу кое с кем поговорить. Как вас найти?
В чудеса я не верила. Но телефон оставила. Хуже от этого не будет.

Телефон зазвонил несколько месяцев спустя. Не в самое лучшее время, я как раз ждала сына с очередной проверки.
Но звонили из какого-то фонда и спрашивали, чего, по моему мнению, не хватает детям, больными редкими болезнями.
- Фонда. – ответила я. – Куда можно было бы позвонить и поплакать. Попросить помощи. Познакомиться с другими детьми. Мой ребенок два месяц каникул сидел дома – детские лагеря были или для колясочников, или для онкобольных. Какой-то крыши, дома, что объядинил бы этих ребят.
Они обещали подумать, что тут можно сделать.
А на следующее утро я поехала на похороны Навы, девочки, с которой мы познакомились в больнице. Наве было шесть. Я очень некстати вспомнила, что для онкобольных детей, для которых нет надежды на выздоровление, фонд устраивает вроде прощальной поездки по миру. Хагит, мама Навы, похуделапочти вдвое. Она последние два месяца воевала с бюрократией, доказывая право своей дочери на достойный конец.
Я не стала говорить сыну про Наву.